Я приду в твой холодный дом поиграть на твоей гитаре
(от того, что я не умею, будет только вдвойне больней).
Я найду твой забытый рай и скормлю там шипящей твари
Всё, что вечность хранилось в сердце (пусть подавится, чёрт бы с ней).
Я приду в твой холодный дом, и согрею его мгновенно:
Керосином и парой спичек — не любовью же! Да, смешно.
Я нужна тебе словно воздух (принимаемый внутривенно),
Я — твоя роковая ставка в самом шулерском казино.
Я нужна тебе словно воздух — мертвецу или просто камню,
Как огромный квадратный парус там, где моря в помине нет.
Я приду в твой холодный дом — на рассвете ударюсь в ставни
Соловьём, потерявшим разум, певчей вестницей всяких бед,
Тёмной тенью, ночным проклятьем... Я недаром предупреждаю:
Я породою в Святослава — не могу не идти на вы.
Я приду в твой холодный дом — ты успеешь, я точно знаю,
Подготовить для обороны катапульты свои и рвы.
Я приду в твой холодный дом. Я — война, и чума, и ужас.
Я тебя заклинаю: милый, приготовься уже сейчас.
Я найду твой забытый рай и проклятой змее на ужин 
Затолкаю поглубже в глотку всё, что знала она о нас.
Искушением или ложью никого ей не искалечить:
Мы судьбу создавали сами (там, где рая в помине нет).
...Я приду в твой холодный дом, и ты выйдешь ко мне навстречу,
И раскинешь беспечно руки —
Мол, я ждал тебя
столько лет.
Мол, я ждал тебя бесконечно, тёмной тенью, ночным проклятьем,
Да, и воздухом внутривенно, керосином поверх всего:
Я весь дом обложил соломой, сдвинул рядышком две кровати,
Я гитару пустил на щепки — в позапрошлый, похоже, год.
Все пугали меня тобою, только я никого не слушал, 
Расстелил полосатый парус, пел полуночным соловьём...
Я пришла в твой холодный дом — и мы вместе его разрушим,
И раскинем беспечно руки,
И сгорим в один день,

живьём.

 вечер струился мглою в карман ветровки. 
я замерзала, стоя на остановке. 
снег не ложился, ещё на подлёте тая. 
в общем, тогда я и повстречала кая. 
он дожидался маршрутки в свои владенья 
и улыбался, тысячный день рожденья 
свой отмечая. грея глинтвейн в стакане, 
мальчик с глазами северней всех сияний, 
ярче далёких звёзд и прекрасней тоже, 
спрашивал двухрублёвку у всех прохожих. 
он говорил, что напился бы, дай лишь повод, 
больше нет сил возвращаться в трескучий холод, 
к стойким морозам, но выбор тут или-или. 
он улыбался — губы слегка кровили. 
он показал, как смеялся (когда не плакал). 
он рассказал, как сползал поначалу на пол, 
как колотил по прозрачным дверям руками, 
как пережил сотни лет за семью замками 
и наконец-то собрал это слово — "вечность" — 
но на конечной лёг небосвод на плечи, 
а до свободы опять не хватило малость — 
годы и годы. я плакала и смеялась. 
он говорил, королева ушла однажды — 
и не вернулась. не позвонила даже. 
герда забыла (или забила, может), 
так что ему просто пришлось, похоже, 
взять и остаться. не бросишь же, в самом деле, 
льды и морозы, вьюги, снега, метели... 
выбраться в город — ровно лишь раз в столетье, 
и возвращаться. мы же, мол, все в ответе 
перед вот теми, которых мы приручили. 
он говорил, а автобусы уходили. 
десять. одиннадцать. полночь. и пол-второго... 
он говорил — я ловила любое слово. 
я замерзала, грея его ладони. 
он говорил, что устал восседать на троне, 
что от короны лоб рассекла полоска, 
только безумец думает, будто просто 
править снегами в вечно-морозном замке. 
тысячелетний мальчик в смешной ушанке 
мне улыбался, а сам — мерзлота и тундра. 
мы разошлись, не соврать бы, почти под утро. 
солнце вломилось в город, искрясь, сверкая... 
... в общем, тогда я и полюбила кая. 
он на прощанье обнял меня несмело. 
больше мы не встречались. 
такое дело.